Ликвидатор последствий чернобыльской катастрофы Павел Бондарь, награжденный Орденом мужества, 26 апреля, в годовщину взрыва рассказал, как молодые курсанты милиции становились защитниками всего мира от невидимого оружия.
Текст: Антон Похиляк
Павел Бондарь
Ныне полковник Павел Бондарь – начальник штаба УМВД по Твери. Уже около 30 лет он служит в правоохранительных органах, пройдя Нагорный Карабах, шесть командировок в Чечню, службу в Тюмени, Торжке и Твери. В 1986 году – еще курсант днепропетровской школы милиции, за год до этого поступивший на первый курс дневного отделения.
– Когда и как вы узнали об аварии?
– Известно стало не сразу – все готовились к первомайскому празднику и 9 мая. Для школы милиции – это охрана общественного порядка и участие в параде. Уже после праздников узнали о несчастье. Выдавали информацию, скажем так, порционно. Слухов никаких ни в училище, ни в городе не было. Да и не до этого было: мы, курсанты, все были заняты сессией. Но потом уже никто информацию не закрывал, все до нас довели. Построили на плацу, сообщили, что подразделению днепропетровской школы милиции «оказана честь и доверие выполнить специальное правительственное задание в зоне аварии на чернобыльской атомной станции». Ни у кого ни один мускул не дрогнул. Хотя и масштабы аварии не представляли.
– Когда началось Ваше участие в ликвидации?
– Подготовку начали в ноябре-декабре. Особый отдел проводил собеседования с курсантами, оценивая готовность выполнить задачу. Но при этом не прессовал. Тогда еще никто не знал, что надо будет делать – это все в последний момент озвучивалось. А я тогда встречался с будущей женой. Весной планировали пожениться. Меня вызвали в политотдел и говорят:
– Есть информация, что ты собираешься вступить в брак.– Да, собираюсь.– Жена знает, что ты обязан выполнить поставленную задачу?– Нет.– Тогда делаем так: сессию твою закрываем, едешь на каникулярный отпуск в 10 дней, и ставишь в известность. А она принимает решение – согласиться или отказаться. Под расписку.
Я приехал 30 декабря домой и говорю: «Давай все плохое оставим в старом году, и возьмем все хорошее в новый. Я еду в Чернобыль в составе сводного батальона». Вот так и рассказал дома. Поездка туда была делом принципа. Если служить в армии – то только в лучших войсках, и в Афганистане. У нас в учебке командиры были с наградами за Афганистан и ходили с тростью после ранений. Люди этим живут. Все курсанты просились туда. То же самое – и с Чернобылем.
– Чем Вы занимались на месте ликвидации?
– Отправили нас на территорию Белоруссии – Гомельская область, деревня Бабчин. Мы заменили донецкую школу милиции. И находились там с 14 апреля по 14 мая 1987 года. Сразу понимали, что, как и положено милиции, будем охранять порядок – патрулировали по периметру 30-километровой зоны отчуждения. Потом уже оказалось, что будем проводить и пропуск на КПП – досматривали транспорт на границе зоны. Она уже была огорожена колючей проволокой к моменту нашего приезда. Там уже стало понятно, что здесь такое – по тому, как нас встречали, сопровождали, создавали условия.
Со стороны местных было огромное внимание и уважение к нам. До сих пор с теплом вспоминаю это. По нашей форме все знали, что мы – оттуда. Заходишь в магазин – очередь расступается. Отнекиваешься – говорят «давайте сынки, мы потом, вы тут нас защищаете». Жители Гомеля нас провожали. И это было везде и всюду. Было понимание, что люди там не остаются одни – работает вся страна.
– Какими были первые впечатления?
– Когда приехали к границе, долго никуда не направляли. Сидим уже два часа в автобусе. Кто-то находчивый предложил в футбол поиграть. Тут и мяч откуда-то взялся. Выбежали на лужайку рядом, минут 15 погоняли – и тут БТР выползает, люди в ОЗК (общевойсковой защитный комплект – прим.ред.) вылезают, забирают ребят, кто был до нас, и увозят. Свою дозу они уже получили.
– КПП представлял из себя пост военного времени?
– Да. Были ведь и случаи мародерства – кто-то проникал внутрь. А там оставались и машины, и техника, и остальное. Какая радиация, кто в это верил? Нормальные же вещи лежат. Пытались перекинуть резину, двигатели. Но все пресекалось. Хотя и не сказал бы, что таких много было. Армия все-таки тоже работала.
– На себе радиацию там ощутили?
– По истечении двух недель у меня появились симптомы облучения: кровь из носа пошла, кратковременные потери сознания были, усталость, утомляемость. После обследования решили снять меня с поста на КПП и перевести старшим дозиметристом. У друзей симптомы тоже бывали. Но даже когда облучение проявлялось, значению это не придавали. Не связывали со службой в таком месте.
Карта дозы облучения
– Неужели не замечали, что если обычно ты чувствуешь себя хорошо, то сейчас стал чаще уставать?
– Замечали, но это происходило позже. Это же все накатывало постепенно. А такого, что сегодня я в порядке, а завтра никакой – такого не было. Чувствовать себя хорошо помогал сон и хорошее питание. Кормили на убой. Алкоголь, кстати, не помогал – это неправда, что на КПП целые ящики с водкой стояли.
– В чем заключалась работа дозиметриста?
– Я три раза в день проезжал с нарядом на ПАЗике километров 12-15 вдоль границы зоны и замерял уровень радиации – понизился или повысился фон. Идешь с аппаратом, в одну сторону поворачиваешь – чуть пищит, в другую – сильнее, а на север повернешь – он сливается в один сплошной рокот. И понимаешь, откуда проблемы идут. Или когда наряд встречает дозиметристов, делают замер и говорят «раздеваемся». Они снимают все вплоть до нижнего белья, тут же все это запаковывается в полиэтиленовые мешки и закапывается. Нашу форму тоже постоянно меняли из-за накапливавшейся радиоактивной пыли. Даже машинам, вернувшимся из зоны, нельзя было поднимать капот, чтобы масло поменять. Их просто загоняли в ангар, закрывали на ключ и присылали туда новые. Все из-за той же пыли.
– Что было сложнее всего на этой работе?
– Для человека опасность должна быть осязаемой. Но там ее не видно. Солнце светит, ветер дует, цветы растут. Представляете, что такое апрель на Украине? А тебя предупреждают, что все это опасно. Да и людям говорили, что проводятся учения – поэтому нужно взять только самое необходимое. Поэтому когда идешь по селу в зоне, а в домах занавески висят, цветы стоят, думаешь – просто все куда-то на массовое мероприятие ушли, и скоро вернутся. Но ничего не происходит. Это тяжело.
– Далеко вглубь зоны не залезали?
– Нет, только если какого-то нарушителя задержать. Но это все в близлежащих деревнях.
– Не было желания поскорее уехать оттуда?
– После первых двух недель мне предлагали на законных основаниях уехать, но я отказался. Собирался тогда вступить в партию, и уехать, не выполнив задачу, было бы дурным тоном. И увольняться тоже не стал. Отец говорил: «Сынок, не рискуй – пиши рапорт». Я ответил, что я себя тогда уважать перестану. Тогда ведь на ликвидацию вызывали даже офицеров из запаса. Мне тогда казалось, что вся страна там была, в Чернобыле. Наша днепропетровская школа вся там побывала.
Памятник ликвидаторам Чернобыльской катастрофы в Твери
– Что было после возвращения из зоны?
– В днепропетровской школе встречали отлично, с цветами, награждали. Никто из нас не сплоховал, и все задачу выполнили. Потом выдали удостоверение ликвидатора и нагрудный знак. Мне еще когда передали карту дозы облучения (она выдавалась каждому), сказали «отложи ее в архив и забудь – как знать, может когда-нибудь это будет приравнено к выполнению боевых задач». А когда уже спустя много лет президент подписал Указ о присвоении Ордена мужества, я понял, что и правда не зря отложил.
– Долго еще последствия сказывались на здоровье?
– Лет через пять только прошло. А до того мог на лекции в академии отключиться на минуту-полторы. Перед этим накатывала усталость – ноги и руки ватные, спать хочется, будто неделю не спал. Но моргнул глазом – и организм восстанавливается. Лечения специального не было – ограничивалось обследованиями. Да и нынешние медицинские диагнозы не считаю полученными из-за Чернобыля – это скорее профессиональное.
Мне еще врачи в Украине, в Республиканском центре защиты населения от радиации, настоятельно рекомендовали воздержаться от отцовства. Но у меня сегодня – пять детей, и к счастью, на них это никак не сказалось. Я переживал по этому поводу, но все хорошо. Жене надо отдать должное, что не побоялась.
– Возле самой атомной станции вы не были?
– Нет, да и как-то не было желания. Вот там, где служил, я бы побывал вновь. Туда тянет. В Белоруссии был, но туда не заезжал.
– Что стало с вашими друзьями, с кем служили тогда?
– Наш взвод был 31 человек. Почти все из них оставались на Украине, служили в органах. В 2010 году, когда я последний раз приезжал в Днепропетровск, в живых оставалось из них 14. С кем-то поддерживаю связь, и еще с другими ликвидаторами, с которыми позднее в Тюмени познакомился. Сегодня тоже созванивались с некоторыми. Но чувство странное – вроде позвонить и пообщаться нужно, а что сказать – не знаешь. Наверное, нужно только говорить «спасибо» – за то, что дожил и что все в порядке.
