Звёздное небо Освенцима

Эта работа отмечена как выбор
редакции Afanasy.biz
среди участников фестиваля
«Студенческая весна – 2023»
в Тверской области

***

С тех пор как я попала в Освенцим, прошло три года. Ровно три года с того самого дня, как вся моя семья была удушена в газовой камере и сожжена в крематории просто за то, что имела еврейское происхождение. 

Ровно три года с того момента, как я потеряла своё имя, как меня оклеймили номером **** и навеки приделали его татуировкой к моему плечу.

Ровно три года с момента, как я в последний раз позволила себе грезить о том, что когда-нибудь смогу обрести долгожданную свободу.

Здесь все… каждый боится даже допустить мысль о побеге. Заключенным в этом гиблом месте кажется, что палачи проберутся и туда, в голову, как своевольно пробираются в ночные кошмары каждую ночь. Что палачи жестоко накажут за неповиновение, слабость, помутнение давно помутившегося рассудка. Хотя, думается, хуже того, чему нас, невольников, уже подвергали за все эти годы пребывания в плену, сложно даже представить.  

Каждый день я нашёптываю свою биографию вслух, боясь, что стоит отвлечься от дела – сойду с ума окончательно, как многие заключённые в этом ужасном, жестоком, ненавистном месте. Шёл 45-ый год, а это значило, что уже пять лет над небом Аушвица блестела дорожка надгробий и кладбище неупокоенных душ.

Работа в канцелярии, а это именно то место, до которого я дострадалась за три года заключения, имела много привилегий. За которые мне приходилось платить изо дня в день одну лишь единственную цену. Кажущуюся мне до боли высокой, а тем, кто не сталкивался с этой пыткой разума, вполне приемлемой.

Находясь по соседству с одной из газовых камер, я постоянно слышала протяжный стон. Страшный, раздирающий небо, вырывающий душу, единый стон в тысячу человеческих голосов.

Photo by Frederick Wallace on Unsplash

Каждый. Чёртов. День... 

Я видела, как их толпой вели на верную смерть. Как они, даже не зная, что их ждёт, не зная, что это их последние глотки кислорода, следовали в газ, подгоняемые собаками аузеферки. Не видела, но знала, что их кучками, каждую колонну, поочерёдно загоняли в тесную, узкую комнату, куда потом пускали ядовитый удушающий газ.

Когда стоны наконец затихали, я облегчённо выдыхала... вытирала ладонью выступавшие на лице капельки пота... и продолжала работать.

После этого зверства тела высылали на санобработку. Волосы, личные вещи, золотые зубы, ресницы, кожу — всё, что могло принести хоть какую-то пользу солдатам фашистской армии, расфасовывали по складам. Только тогда бесполезные тела убитых сжигали в крематориях. И их прах использовали в качестве удобрений.

Выгружала тела из печей зондеркоманда. Заключённые особого назначения. Это они сваливали мёртвых на тележки и позже отвозили их на ликвидацию. Зондеркоманда имела много привилегий: в одежде, еде. Каждый день, как по расписанию, я выглядывала в час дня на улицу и наблюдала за тем, как они толпой выносили тела мёртвых людей из газовых камер.

Как, чёрт возьми, они, преследуемые вонью мертвечины, до сих пор сдерживают рвотные позывы? Ох, как же я ненавидела этих людей. Особенно одного из них. Того, за которым я наблюдала с самого первого дня помещения в Освенцим, ещё когда работала в поле. 

Я ненавидела его за то, что он, в отличие от других, слишком часто улыбался. Это просто не укладывалось у меня в голове. Он каждую минуту вдыхает гнильё омертвевших тел и даже позволяет себе иногда улыбаться.

Каждый день, выглядывая из окна ровно в час дня, я смотрела на него с таким презрением в глазах, будто могла прожечь дыру в чужой макушке лишь одним взглядом. А он вечно улыбался, глядя себе под ноги. Мне даже не было стыдно за своё презрение к этому человеку. Уверенность в том, что вся эта зондеркоманда – лишь жалкие собачонки, готовые пойти на всё что угодно, лишь бы заслужить похвалу дежурных эсэсовцев, с каждым днём только подкреплялась улыбкой на лице проходящего под окнами парня. 

Photo by Frederick Wallace on Unsplash

Изумрудные глаза 

И вот я снова ровно в час дня выглянула в окно, чтобы послать фибры ненависти проходившему в это самое время мимо нашего жилого блока юноше. Проявление к нему малодушия казалось мне обязательной ежедневной задачей. Я была чертовски одинока, и единственным, что держало меня на плаву, была моя дикая жажда мести и справедливости. 

Когда я уже собиралась отойти от окна, вдоволь насладившись единственным, как казалось мне, стоящим делом, парень поднял голову вверх. И посмотрел на меня. Я замерла, не в силах сдвинуться с места. 

Парень раздражённо сжимал челюсти, сверля меня своими ярко-зелёными глазами. Затем, не отводя взгляда, он подошёл в сторону канцелярского кампуса и облокотился ладонями о каменную поверхность стены прямо под моими окнами. На его лице застыло непоколебимое холодное выражение.

– Не устала ещё? – поинтересовался парень, тряхнув пустой тележкой и сжав губы в тонкую линию. 

– Не устала что? – попыталась съязвить я, гордо вздёрнув подбородок вверх. 

– Унижать своим взглядом, – протянул он, оглядываясь по сторонам, по-видимому, беспокоясь, что его бездельничество заметит дежурный эсэсовец.

– Больно ты мне нужен, – я нервно облизала пересохшие губы. – Разве можно унизить того, кто и так находится в самом низу?

Он рассмеялся, услышав мой ответ, и я снова залилась краской от нарастающего в груди гнева. 

– Моя работа, не так ли? – парень сощурил свои большие глаза и стёр с лица угольную маску. – Правда думаешь, что я на неё напрашивался? Что кто-то из нас на неё напрашивался? 

– Ты мог отказаться...

– И умереть? – парень обречённо ухмыльнулся. – Думаешь, никто из зондеркоманды не кончал жизнь самоубийством, не кидался на проволоку? Да, мы не голодаем. Но страдаем от бессонницы каждый грёбаный день, потому что каждый новый сон сродни кошмару. Я жду освобождения не меньше тебя. Я жду момента, чтобы отомстить за себя и родных, которых удушили газом. Не хочется, знаешь ли, подыхать, когда есть стимул жить. Мы все работаем на них, фашистов, и ты тоже. Только наша работа – более неприятна. Тебе кажется, что зондеркоманда – это страшные люди, но это такие же люди, как все здесь... только гораздо более несчастные.

Он схватился дрожащими от возбуждения руками за тележку и направился в сторону газовых камер. Я следила за ним ровно до того момента, пока он не скрылся за поворотом. 

В ту же самую секунду я будто вышла из ступора, а смысл слов юноши дошёл до моего искалеченного жизнью разума. И тогда на меня волной накатило глубочайшее чувство вины. Стыд заглушил даже внутренние пустоту, ненависть и одиночество, главенствовавшие в душе на протяжении целых трёх лет заключения в концлагере.

Нарушив все свои традиции, я выглянула в окно сразу же, как услышала под окнами стук катящихся в обратную сторону тележек. И стала сосредотачивать своё внимание на макушках опустившихся вниз голов заключённых. Тщательно разыскивая лишь одного, вечно улыбающегося парня с большими изумрудными глазами. 

Я бы даже не узнала его, если бы он сам не поднял взгляд на мои окна. Усталый и измождённый… совершенно не имеющий ничего общего с теми задором и нахальством, с какими он обращался ко мне полчаса назад. При одном лишь взгляде на него моё сердце сжалось в маленький тугой комочек. 

Photo by Karsten Winegeart on Unsplash

После отбоя

Перед отбоем, когда всю канцелярию собирали на выход из блока в бараки, на окно прямо возле моего стола упал клочок плотно сжатой бумажки. Я быстрым движением руки схватила листочек и засунула его под майку.

Оказавшись в бараке, я раскрыла записку, уже прекрасно зная, от кого она:

«Что насчёт презрения? К. В.»

Мои губы непроизвольно растянулись в улыбке. А когда я поняла, что действительно сделала, плотно сжала их в форме тугой ниточки. Это странное чувство трепетного восторга было настолько далёким от понимания реальности, настолько приятным, что я просто не могла себе его позволить.

Слова парня крутились в моей голове. О его бессоннице, о его работе. Стоило мне только представить, каким презрением одаривала его, с какой ненавистью следила за ним изо дня в день, как я тут же покрывалась красными пятнами, разве что не задыхаясь от стыда. 

Кирилл? Крис? Костя? Кир? Я раздумывала над его именем, казалось, целую ночь, так и не сомкнув глаз. Однако почему-то, когда наступило утро, чувствовала себя бодрее, чем за все три года.

Я ждала часа дня с глубочайшим волнением в душе и мысленно корила себя за это острое желание. Наконец, когда услышала стук колёс о каменистую дорожку, взволнованно, возбуждённо выдохнула и вскочила из-за стола.  Я выглянула на улицу и начала жадным взглядом изучать каждую проходящую мимо блока макушку. 

По окончании работы, перед тем, как в канцелярию зашёл дежурный эсэсовец, дабы отвести нас обратно в барак, на мой письменный стол упала новая записка. Я расширила глаза, жадно схватила её и снова запрятала под кофту. В душу закралось приятное волнение. Когда я наконец уселась в койку и открыла письмо, то с мучительным желанием вчиталась в одну лишь единственную строку:

«После отбоя, у канцелярии. К. В.»

Побег из барака ради нескольких фраз перед сном пугали меня. Казались мне неимоверным нахальством.

Когда объявили отбой, я аккуратно слезла с кровати и, обойдя спящего возле двери охранника, вышла на улицу. Почему-то мысль о скорейшей встрече и нарушение мною всех установленных правил дарили неимоверное чувство наслаждения и эйфории.

Я испугалась, когда заметила стоявшую возле канцелярии тёмную мужскую фигуру. Но когда фигура обернулась, медленно направилась ко мне, склонив голову вбок, и в непроглядной темноте сверкнули знакомые изумруды глаз, я с облегчением выдохнула.

Он подошёл ко мне сам. Кивнул на деревяшки за моей спиной и, обойдя меня, не сводя с меня пронзительного строгого взгляда, плюхнулся прямо на них. Я, еле сдерживая дрожь в коленях, подошла и плюхнулась рядом.

Мы молчали. Долго молчали, и сначала мне казалось это чертовски странным. Угрожающим. У нас на счету была каждая секунда. В любой момент на нас мог напороться какой-нибудь дежурный эсэсовец. А потом в наказание выпороть прилюдно. Но по истечении некоторого времени я забыла о тревоге и медленно, но уверенно погрузилась в чувство необъятной свободы.

– Кай, – шёпотом проговорил парень. Я тут же дёрнулась от неожиданного звука голоса и на секунду растерялась.

– Что? – спросила я, на что он легонько улыбнулся и продолжил.

– Меня зовут так, – не отрывая взгляда от звёздного неба, прошептал парень. – А тебя?

– Анни.

Не номер ****. А Анни... 

Впервые за эти чёртовы три года я назвала своё имя, не номер, что крепко впечатали татуировкой в плечо. От мысли, что Кай узнал обо мне то, что не знал никто из людей здесь… от осознания того, какой властью надо мной он теперь наделен, по моей коже спустился табун непрошеных мурашек.

– Не найдётся сигареты? – улыбнулся краешком губ Кай, скользнув взглядом по своим зашитым карманам так, будто собирался выпотрошить всё их содержимое наружу. 

– Курение убивает, – невзначай произнесла я. 

Парень хмыкнул и многозначительно выгнул бровь, обведя своим скептическим взглядом уличный мрак.

– Бессонница тоже.

– В таком случае тебе не повезло вдвойне.

Кай засмеялся. На секунду я застыла от охватившего всё тело ступора. Его смех был прекрасным.

– Прости, – выдохнула я, склонив голову вниз. 
 
– За что? – по-птичьи склонил голову Кай.

– За мои слова, – на одном дыхании выпалила я. – За то, что я считала зондеркоманду предателями, – я помедлила, но, осмелившись, всё же приподняла голову вверх с нескрываемым сожалением на лице.

Кай ничего не ответил. Однако он кивнул, и этого оказалось достаточно. 

Photo by Colin C Murphy on Unsplash

Останься со мной 

– Поймет ли нас когда-нибудь свободный человек? – лёжа на жёстких деревяшках, казавшихся мне после противного дождя намного мягче, чем собственная кровать в бараке, устало задала вопрос я. – Как же рассказать... что это действительно было... Что на одном куске хлеба в день можно прожить, работая по двенадцать часов в поле. Что можно и без него вовсе. Что можно стерпеть все эти наказания, унижения, боль и зловония. Жить в одном месте с убийцами твоей семьи.

– А зачем надо, чтобы свободный человек понимал нас? – перебил меня Кай, придвинувшись ближе в ту же секунду, как подул прохладный ветер. Его тепло приятно разлилось по всему моему телу, и я, довольно улыбнувшись, подняла взгляд к небу, – Когда человек станет, наконец, свободным, ему не нужно будет знать об ужасах фашизма. А тем, кто их пережил, уверен, после смерти будет дарована лучшая жизнь. Не представляешь, какой мощный каждый день ночью мы наблюдали звездопад... 

– Много звёзд пронеслось сегодня над нами, – прошептала я, вернув своё внимание к Каю.

В ту же секунду парень поднёс к губам сигарету. Я удивлённо вскинула брови, но вместо того, чтобы спросить, откуда он взял зажигалку и такое дорогое не только для привилегированного заключённого удовольствие, пробормотала уже избитые временем слова:

– Курение медленно убивает.

Кай немедленно вскинул голову и ухмыльнулся в зажатый между зубами фильтр.

– А я никуда и не спешу.

Я недовольно хмыкнула и скривила свои губы с нескрываемым скептицизмом. 

– Думаешь, есть жизнь после смерти? – спросила я, отведя взгляд от неба к загадочно улыбающемуся Каю.

– Уверен, – парень подтянул уголки губ ещё выше.

Внезапно Кай повернулся ко мне всем своим корпусом. Он пристально посмотрел мне в глаза своими яркими, блистающими в непроглядной ночи изумрудами, и, готова поспорить, я до смерти побледнела от заполнившего до краёв грудь трепета. Кай медленно, чуть нерешительно приблизился ко мне. Его губы зависли в нескольких дюймах от моих, холодных, еле коснулись их искусанной до крови поверхности. Я смущённо кивнула и он, мягко улыбнувшись, проведя ладонью по моей дрожащей скуле, накрыл мои губы своим горячим трепетным поцелуем. 

– Не такая уж и Герда, – сквозь поцелуй прошептал Кай, остановившись на секунду, чтобы дать нам обоим время на восстановление дыхания. 

– Ты сам наклеил на меня этот ярлык, – улыбнулась я и хихикнула, когда парень боднул меня лбом в щёку. – Боже, напомни, почему ты всё ещё жив?

– Я очень обаятельный.

Я откинула голову назад. Глаза парня блестели, словно искры новогодних фейерверков, когда он произнёс: 

– Останься со мной.

Дыхание перехватило. Понимание скоротечности времени и счастья окатило меня с ног до головы. Он уже сделал первый шаг. А я готова была сделать шаг ему навстречу.

– Всегда.

Когда моя ладонь переместилась на его шею и под ладонью запульсировала жилка, в голову пришло неожиданное до дрожи приятное осознание: «Вот она, жизнь… Стучит прямо у меня под пальцами».

В ту же самую секунду небо пронзила скатившаяся за горизонт красивая сверкающая во тьме звёздочка.

Photo by Karsten Winegeart on Unsplash

Тряпичная кукла

В который раз выглянув наружу в час дня в поисках Кая, я легонько улыбнулась, столкнувшись с его смеющимся взглядом. Убедившись в том, что он всё ещё жив, что мы встретимся сегодня вечером, я успокоила свою душу по меньшей мере до завтрашнего дня. Когда он скрылся за поворотом, я невольно погладила свои всё ещё покалывающие после поцелуя губы. 

И в этот момент я услышала громкий выстрел и пронзительный крик. 

Я в ужасе вскочила из-за стола и ринулась на улицу, проигнорировав волнительный оклик работающих со мной в канцелярии людей. Я точно знала, что этот душераздирающий вопль принадлежал именно Каю.

Когда в поле зрения попал разъярённый дежурный эсэсовец, я замерла, не в силах сдвинуться с места. Он смотрел прямо на Кая, который, стоя на коленях, отвечал тому граничащим с глупостью презрением в глазах и сжимал в руках какую-то странную тряпичную куклу.

Я подошла поближе, и к горлу подступил горький тошнотворный ком. Я прикрыла ладонью рот, чтобы не завопить прямо на глазах у эсэсовца, который, уже заметив меня, раздражённо прокричал:

– Geh weg! («Пошла вон!») 

На руках у Кая лежал мёртвый грудной ребёнок, убитый пару секунд назад выстрелом из пистолета. Парень взглянул на меня, и я заметила на его лице обжигающие щёки дорожки от слёз. 

– Arbeit, du Schläger! («Работать, скотина!») – проревел эсэсовец и поднял вверх зазубренную палку в знак предупреждения. Я рванула вперёд и прикрыла собой тело Кая, на которое за секунду до моего поступка должен был обрушиться страшный сокрушительный удар. 

Это было так. Я бы хотела, чтобы у него был кто-то, кто поймал бы его в случае падения, принял бы на себя весь удар. Жуткая агония прошлась по всему моему телу с ног до головы. Не выдержав, я вскрикнула и обмякла от сильной покалывающей в районе позвоночника боли.

– Анни! – взволнованно закричал Кай и перевернул меня так, чтобы своим телом полностью прикрыть от нового удара. Дежурный эсэсовец был дьявольски недоволен сложившейся драмой. Он злобно откинул палку в сторону и окликнул своих соратников, чтобы те отвели меня и Кая по разным баракам.

Оказывается, после открытия газовых камер Кай вместе с другими мужчинами из зондеркоманды услышали писк ребёнка. Малыш не погиб потому, что пока газ проникал в лёгкие людей, сосал грудь своей матери. Дежурный эсэсовец застрелил ребёнка и теперь, пока за нами шли его соратники, на наших глазах бросил тело в пылающую печь.

Я ошеломлённо, не решаясь на лишнее сопротивление, позволила фашисту подхватить себя за копну волос на затылке. Не отводя взгляда от застывшего лица Кая, я тихонько позвала его по имени. Это было больше похоже на шелест ветра, однако парень поднял голову и устремил на меня свой до боли отчаянный взгляд.

Когда эсэсовцы выстроились в линию с трофеями в виде меня и Кая, наши тела, наконец, соприкоснулись, прежде чем снова отдалиться друг от друга, я почувствовала будоражащее чувство адреналина в крови. Мне чудилось, будто в какой-то момент он коснётся моей ладони и скажет, что это всё просто страшный сон. Когда очередное встряхивание вражеской руки разъединило нас, я почувствовала раздирающие душу пустоту и отчаяние. 

Photo by Karsten Winegeart on Unsplash

Осталось только прошлое

Так и не сомкнув глаз за ночь, я беспокойно ворочалась в кровати и думала об этом брошенном в печь беззащитном младенце. Когда в окно барака кто-то постучал, я тут же подскочила с кровати и увидела за окном лицо Кая.

– Мы должны бежать! – возбуждённо прошептал Кай. – Электричество у левой границы отключили! 

Я даже не стала спрашивать, откуда он это знает. Как только парень подал мне руку, чтобы помочь выбраться из заключения, я схватила её и переползла через снятую Каем решётку окна. 

Я бежала вперёд, не видя перед собой дороги, крепко держа в руках ладонь Кая. Спотыкалась о булыжники по дороге к проволоке и с ужасом наблюдала за тем, как в ночи загорались красные мерцающие огнём сирены. Я обернулась, чтобы посмотреть, нет ли преследования и, с облегчением выдохнула. Моё напряжение достигло пика, как только я заметила зажжённый в бараках свет, свидетельствующий о том, что эсэсовцы начали рейд и скоро двинутся за нами в погоню.

По запаху гари, по ужасному трупному дуновению я поняла, что наш путь лежал мимо могильников, представляющих собой обычные вырытые в земле ямы, куда сбрасывались человеческие тела. На меня накатила тошнота и я зажмурилась от невыносимого, раздирающего душу ужаса. В голове набатом звучали стоны людей.

– Анни, осторожно! – прокричал Кай и, до боли сжав мою руку, перетянул через препятствие, о которое я чуть было не споткнулась, едва не упав прямо в склизкую чёрную лужу. Исхудавший труп измученной женщины валялся на земле, как мешок дряблой картошки. 

Звук выстрелов за спиной стал толчком к ускорению. Несмотря на то, что силы почти полностью иссякли, несмотря на омерзительные картины умерших тел, запах и ужасный, пронизывающий душу страх, я не теряла надежды. Ещё крепче сжала руку Кая в своей. Шершавая поверхность его ладони, шрамы, покрывающие тыльной сторону, движения по ним моих пальцев приводили меня в чувство. Это не сон. 

Мы почти добрались до ограды, почти добрались до свободы...

– Lebender Zaun! Ohne Ausweg! («Ограда под напряжением! Бежать некуда!») – прокричал громкий голос из дебрей леса. От неожиданности я споткнулась о собственные ноги и упала прямо на землю. На целую секунду весь мир стал для меня совершенно черным.

Кай подхватил меня за подмышки и подтянул наверх, вернув мне равновесие, которое я была готова потерять.

– Как под напряжением? – прошептала я в пустоту, но всё равно рванула вперёд, продолжив бежать вслед за Каем. 

– Они врут! Верь мне! 

Его пронзительный взгляд, уверенный тембр голоса убедили меня, заставили поверить.

Сзади со стороны леса послышался лай собак и рёв машин. Фашисты были совсем близко. 

Наконец мы добрались до ограждения. Оно было достаточно высоким и колючим, я растерянно посмотрела на Кая. Он, уверенно глядя перед собой, подтащил меня к себе, быстрым движением надел мне на ладони садовые перчатки и кивнул на свои руки.

– Вставай! Я подтяну тебя наверх! – крикнул Кай сквозь вой сирены и шум приближаются выстрелов. Я застопорилась и округлила глаза.

– А ты? 

– Я попросил тебя остаться со мной, Анни! – парень обхватил моё лицо ладонями. – И я не собираюсь никуда уходить! Мы выберемся вместе! Я обещаю! – поспешно заверил меня Кай. 

– Верь мне! – добавил он, погладив по щеке своей грязной от земли рукой.

Я встала на ладони парня, и он с силой подбросил меня к вершине ограды. Колючая проволока впилась в поверхность моих садовых перчаток, слегка задевая кожу под ними. 
 
– Вперед, Анни! Быстрей!

Воодушевление, неимоверное чувство ликования охватило меня с головой. Я упала на грязную почву почти полностью обессиленная. Ещё несколько шагов - и меня не станут догонять. Лес скроет меня тенями деревьев, а я полностью смогу вдохнуть полной грудью, выдохнуть не по приказу. 

С полубезумной улыбкой на лице я посмотрела наверх в ожидании, когда спрыгнет Кай. Но Кай стоял по другую сторону заграждения. Даже не пытался дотронуться до проволоки. Стоял и улыбался, мягко глядя мне в глаза своими большими изумрудами. Его серая грязная футболка, освещаемая бликами лунного света, была полностью пропитана кровью. Я беззвучно и одновременно громко-громко закричала. Даже мелькающие позади него эсэсовцы с автоматами не могли завладеть моим вниманием. Парень упал на колени. Его бледное, но спокойное улыбающееся выражение лица скрывало невыносимую боль. 

Он не отводил взгляда ни на секунду, пока я пыталась в последний раз запечатлеть его прекрасные черты лица у себя в памяти. Я обезумела от схватывающих глотку рыданий, ни одно из которых так и не вырвалось наружу.

Кай увядающим взглядом наблюдал за мной и улыбался. Осознание прошибло моё тело электрическим разрядом. Он знал, что так будет.

Когда эсэсовцы подошли слишком близко, он открыл рот и одними губами прошептал: «Беги».

Я заставила себя подняться на ноги и добежала до ближайшего ствола дерева. Слёзы градом скатывались к шее. Я вытерла их дрожащими пальцами и прежде чем опустила руку вниз, уловила нечто липкое на своей голой коже. Кровь. Кровь Кая.

Эсэсовцы не знали, что нас было двое. Думали, что пытался сбежать один. Поэтому никто не пойдёт прочесывать лес за оградой, в котором я скрываюсь сейчас. По крайней мере, до утра. Кай знал это и пожертвовал собой, чтобы я выиграла время и обрела долгожданную свободу. 

Чёрные фигуры эсэсовцев подхватили тело парня и заслонили его от меня своими громоздкими спинами. Дождавшись их ухода, я побежала прямо навстречу свободе. 

Спустя секунду осталось только прошлое... 

Я взглянула на чёрное, усеянное редким сиянием ночное небо. 

По его просторам в оглушающей тьме прокатилась красивая большая яркая, сияющая изумрудным светом звёздочка…

Все персонажи и события рассказа вымышленные, любые совпадения — случайны, однако Освенцим и его страшная история, к сожалению, являются правдой и останутся в памяти народов России.