В минувшую субботу в Твери, как и во многих других городах России, в очередной раз прошли массовые акции «За честные выборы». Как известно, начиная с декабря они проходят с такой регулярностью, что социологи уже всерьез заявляют о появлении новой прослойки общества. Психологический портрет представителей этой группы нашему еженедельнику помог составить заведующий Центра психического здоровья Тверского областного клинического психоневрологического диспансера, врач-психотерапевт высшей категории Владимир ТУГОВ
— Владимир Серафимович, как известно, в последние два месяца в России не утихает протестная активность, которую порой сравнивают с массовым помешательством. Насколько, по вашим наблюдениям, оно характерно для Тверской области?
— Жители Твери, как мне кажется, не так уж сильно «взбудоражены» московскими митингами, и вряд ли «новые недовольные» у нас стали действительно массовым явлением. Несколько сотен человек, вышедших к памятнику Салтыкову-Щедрину, согласитесь, для нашего города не так много. Это, скорее, небольшие группки «постоянно протестующих», какие были, например, еще во времена губернаторства Владимира Платова. Если помните, тогда каждую неделю у здания администрации собиралось 10-20 человек с флагами, которые со временем стали восприниматься просто как часть городского пейзажа. Не исключаю, что и к сегодняшним митингующим будет такое же отношение.
— Тем не менее после декабрьских выборов в Госдуму это зимнее «политическое обострение» распространилось даже на тех, кто еще полгода назад не проявлял никакого интереса к выборам. Политологи, социологи и экономисты уже перечислили, пожалуй, все возможные причины, заставляющие выходить людей на улицу даже в 20-градусный мороз. А как объяснить появление этих новых «недовольных, несогласных и рассерженных горожан», как они сами себя именуют, с точки зрения психологии?
— Человек, идущий протестовать, хочет в первую очередь самовыразиться, наслаждаясь при этом своей анонимностью и в определенной степени безнаказанностью. Ведь на митинге можно кричать, прыгать, песни петь — вести себя как угодно, разумеется, в рамках соблюдения норм общественного порядка. Во-вторых, участие в митинге — это своеобразный способ повысить собственную самооценку, что тоже немаловажно. Люди, которые вышли на улицы, могут, как говорится, поставить галочку: мол, мы представляем собой некую силу, мы небезразличны к судьбе Родины. А в-третьих, срабатывает потребность ощутить себя частью целого, оказаться в кругу единомышленников, связанных одной целью. Митинги — это своеобразная форма досуга, если угодно, «тусовка», предполагающая достаточно веселое времяпрепровождение. Честно говоря, сегодняшние акции мне напоминают первомайские демонстрации советских времен. Я прекрасно помню то ощущение праздника и переполнявшей нас радости, когда мы шли плечом плечу, вокруг — только «свои» и все кричат «Ура!» с надрывом и восторгом.
— Означает ли стремление многих влиться в толпу то, что мы, постоянно пребывая в социальных сетях, разучились оставаться наедине с собой и, по большому счету, начали этого уединения бояться?
— Здесь срабатывает, скорее, страх оказаться «белой вороной». В нас психологически заложено, что мнение большинства воспринимается как единственно верное. «Так думают все» — это самый весомый аргумент в любом споре. И тогда и сейчас участники массовых мероприятий испытывали потребность не просто высказать свою точку зрения и выплеснуть эмоции, а сделать это так, чтобы их голос органично вплетался в общий хор. Что интересно: скандируя лозунги в этом хоре, человек в определенный момент перестает задумываться о том, что он кричит, и просто получает удовольствие от самого действия. Здесь уже работает психология коллективного бессознательного. По большому счету, это не так уж плохо — ощущение себя частью целого, постановка интересов коллектива выше интересов личности помогли нашему народу, например, победить в Великой Отечественной войне. Но вопрос в том, кто управляет этой энергией. К примеру, февральская революция 1917 года тоже начиналась с некой «тусовки» единомышленников, своеобразной ролевой игры.
— Насколько в таком случае велика вероятность, что игра в революцию перестанет быть игрой?
— Пока с трибун звучат лозунги, не связанные с призывом к агрессивным действиям, эта вероятность крайне мала. Нельзя забывать о том, что на подобных митингах ни один серьезный вопрос продуктивно не решался. Если вспомнить историю, то власть не всегда свергалась под требования об этом свержении. Те же большевики вели народ не только под лозунгом «Долой самодержавие!» У них было и нечто другое, отвечающее базовым потребностям людей: «Мир — хижинам, война — дворцам», «Земля — крестьянам», «Хлеб — голодным», «Хлеба и мира». Более свежий пример: в 1991 году в Москве большинство шло протестовать, скорее всего, не против КПСС, а против пустых полок в магазинах.
— Возвращаясь к разговору о стремлении человека ощутить себя частью целого: как ни странно, но многие участники митингов идут протестовать, заявляя, что не хотят чувствовать себя представителями серой массы. То есть идут в толпу, чтобы не быть толпой. Похоже на какую-то шизофрению…
— Не совсем так. Шизофрения — это все-таки тяжелое психическое заболевание, вследствие которого наступает деградация личности, утрата связей с обществом. Человек с шизоидным сознанием оторван от действительности, он живет своей внутренней жизнью и является, скорее, антиподом тому, кто идет на митинг.
— К слову, в XX веке шизофрения стала, если можно так выразиться, «модной». В 1970-е годы в кругу советской интеллигенции была популярна история о том, как два поэта подрались, споря, кто из них менее вменяем. Как вы считаете, почему у этого расстройства появился некий романтический флер?
— Потому что шизоидность сама по себе предполагает особый, абсолютно оригинальный тип мышления. А для творческого человека своеобразие взгляда на мир принципиально важно. Но это вовсе не связано с расстройством психики. Честно говоря, не хотелось бы останавливаться на шизофрении подробнее — у людей слишком велика склонность примерять все на себя, и не дай Бог ваши читатели начнут ставить себе этот страшный диагноз.
— Раз уж вы заговорили об этой склонности: насколько нам известно, в медакадемии есть даже такое понятие — «синдром третьего курса», когда студенты, уже вооружившиеся определенным количеством информации в массовом порядке, якобы находят у себя практически все заболевания, которые есть в медицинских справочниках. Сейчас, в век небывалого шквала информации, такой синдром, похоже, может проявиться у всех. И это касается не только заболеваний, ведь на человека со всех сторон льются сообщения о том, какие яды содержатся в продуктах, какие существуют мировые заговоры, когда ждать конца света… Как вы считаете, не развивается ли у людей под таким информационным натиском мнительность?
— Уверен, что у наших соотечественников точно не развивается. И этому есть очень простое объяснение: россияне исторически обладают «защитным оружием» против шквала информации. Называется оно, если по-простому, «авось пронесет». Наши туристы даже в Египет едут не задумываясь о том, что эта страна охвачена революционным брожением и у них над головами будут летать бутылки с зажигательной смесью. Это, если можно так выразиться, наша национальная психология — бесшабашность и храбрость.
— Вы сейчас рассуждаете о надежде на русский «авось» как о положительном явлении. Но, согласитесь, у него есть и обратная сторона. К примеру, когда в 2008 году начался мировой кризис, и в США, и в Европе, и в Азии поднялась волна предпринимательской активности: люди решили не ждать милостей от судьбы и государства и начали открывать свой бизнес. У нас же, по статистике, рост предпринимательства за 3 года составил 0,6%. Это тот же «авось» срабатывает?
— С одной стороны, да, ведь, по сути, «авось пронесет» — это в том числе положительный прогноз на будущее. Но в этом случае немаловажную роль играет также свойственная россиянам осторожность. Если есть возможность повременить, подождать, посмотреть, куда кривая выведет, то срабатывает еще одно русское правило — моя хата с краю. Нашей национальной психологии не свойственны резкие движения, поэтому и для страны в целом не подходит революционный путь. Поэтому, возвращаясь к разговору о недовольных и протестующих, хочу особенно подчеркнуть: если человек хочет действительно положительных перемен, то ему ни в коем случае не стоит поддаваться революционным настроениям. Гражданская позиция, на мой взгляд, выражается вовсе не в участии в массовых, отчасти спекулятивных мероприятиях. Гражданин — это тот, кто делает свое дело, занимается созиданием, а не разрушением или призывом к нему.
— То есть на баррикады с призывом строить новый мир на обломках старого идет тот, кто к созидательной деятельности не способен?
— Совершенно верно. Кроме того, условный революционер — это, по сути дела, неудачник. Как показывает практика, жаждой власти сильнее всего одержимы те люди, которые были сильно ущемлены и обделены в детстве. Неважно, кто их ущемлял, — родители, сверстники или обстоятельства складывались таким образом, что человек жил не так, как ему хотелось бы. Эта обездоленность и толкает на баррикады, ведь в смуте несложно забрать чужое, будучи неспособным создать свое.
Елена ЛАЗУТКИНА
